Бюллетень. Номер девятый. Наши публикации

А.М. Камчатнов. А. С. Шишков как предтеча русской философии языка. Страница 7.

Стр.: [1], [2], [3], [4], [5], [6], 7, [8]

Сентиментальному прекраснодушию, легкости, приятности и чувствительности Шишков противопоставлял историзм и трезвость традиционной православной культуры. Этот историзм был облечен в свойственные времени формы неоклассицизма, в котором Шишкова привлекало презрительное отношение к салонной культуре: «Шишков и архаисты отвергали такие эстетические ценности салона, как „чувствительность”, легкость и изящество выражения. В этих эстетических чертах новой школы они усматривали знак упадка традиционных добродетелей, знак декадентской „изнеженности”» [49]. При всей справедливости процитированных слов у нас есть основания полагать, что причина резко негативного отношения Шишкова к салону и его сентиментальной культуре была не столько эстетическая, сколько религиозная, вернее, эстетическая борьба была выражением борьбы религиозной: сентиментализм был порождением масонства, а «свободнокаменьщичество», при всей его псевдохристианской риторике, было по сути антицерковью. Во всяком случае именно так понимал дело Шишков; в благом казалось бы деле распространения Библии он сумел увидеть антицерковный замысел: «Въ самомъ дѣлѣ, разсѣяваемыя повсюду въ великомъ множествѣ Библiи и отдѣльныя книги Священнаго Писанiя, безъ толкователей, безъ проповѣдниковъ, и, какъ бы нарочно для упраздненiя необходимости ихъ, напечатанныя на простонародныхъ нарѣчiяхъ, какое могутъ произвесть дѣйствiе? При семъ необузданномъ и, можно сказать, всеобщемъ наводненiи книгами Священнаго Писанiя, гдѣ найдутъ мѣсто правила Апостольскiя, творенiя святыхъ Отцевъ, дѣянiя Святыхъ Соборовъ, преданiя, уставы и обычаи Церковные, однимъ словомъ все что доселѣ служило оплотомъ Православiю? Все сiе будетъ смято, попрано и ниспровержено. Всякiй сдѣлается самъ себѣ толкователемъ Библiи и, образовавъ вѣру по собственнымъ понятiямъ и страстямъ, отторгнется отъ союза с Церковью. Сначала породятся расколы и ереси; а когда они до чрезвычайности размножатся, то мѣсто ихъ заступитъ совершенное равнодушiе ко всему тому, что осмнадцать вѣковъ признавалось священнымъ» [50].
Поскольку масоны относились к официальной церкви с внешним пиететом и исполняли церковные обряды, то обвинять их в антицерковной деятельности было едва ли возможным; в силу этого борьба переносилась в производные сферы эстетики и литературного языка как важнейшего выразительного средства эстетики. Б. М. Гаспаров отмечает «поразительный» факт того, что в полемике архаистов и новаторов в течение многих десятилетий речь шла о единичных словах: аще и абие, с одной стороны, трогать, ― с другой. Мы уже приводили высказываение Шишкова о словах аще и абие, написанное в 1811 году; в ответ на это в 1813 году В. Л. Пушкин пишет:

Свободно я могу и мыслить и дышать
И даже абiе и аще не писать.
«К Д. В. Дашкову»

Эта преемственность в использовании языкового материала, его немногочисленность и однообразие показывают, что «в дискуссии архаистов и новаторов конкретные проблемы словоупотребления нередко носили поверхностный, чисто символический характер» [51]. Однако Гаспаров не ставит вопроса о том, что скрывала под собою эта поверхность, символом чего были используемые в полемике словечки? Как нам представляется, на глубинном уровне речь шла о духовных основах русского литературного языка, символом которых и были эти словечки. Порожденной масонством сентиментально-прекраснодушной эстетике новаторов архаисты противопоставляли национально ориентированный историзм. Хотя историзм Шишкова был облечен в неоклассицистские формы, он наряду с предромантическими идеями относительно природы языка был шагом по направлению к реалистическому историзму Пушкина.
Вопреки этому, в нашей критической литературе в отношении Шишкова все еще господствуют устарелые штампы. Например, два составителя хрестоматии критических материалов пишут: «Лингвистическая, культурная, политическая программа Шишкова была самой настоящей утопией, не принимавшей во внимание фактора развития, ставившей во главу угла принцип самодовлеющей национальной культуры» . Логика этого высказывания оставляет желать лучшего, ибо совершенно непонятно, почему «самодовлеющая национальная культура» [52] может быть лишена «развития». Один из этих двух авторов в другом месте пишет: «Шишковисты претендовали на то, чтобы влиять не только на мнение общества, но и на мнение власти и тем самым олицетворять собой „голос нации”. Добиваясь полной изоляции России от европейских влияний, литературу они хотели вернуть во времена Ломоносова, а язык и вовсе в допетровскую эпоху, когда он был еще тесно связан с церковной культурой. „Голос нации”, таким образом, оказывался вопиющим анахронизмом!» [53]. Отсюда следует заключить, что смысл карамзинской реформы языка как раз состоял в том, чтобы разорвать связь литературного языка с церковной культурой. Можно только представить себе, как обрадовался бы Карамзин такой «интерпретации» его взглядов. Понятно, что простодушное высказывание М. Л. Майофис выражает ее собственное понимание того, каким должен быть русский литературный язык, а не дух, содержание и смысл карамзинских преобразований и их критики со стороны Шишкова.

---

[49] Гаспаров Б. М. Поэтический язык Пушкина. С. 32.
[50] Шишков А. С. О Библейских обществах // Записки, мнения и переписка. С. 293-294.
[51] Гаспаров Б. М. Поэтический язык Пушкина. С. 38.
[52] Курилкин А. Р., Майофис М. Л. Литературная критика Александровского царствования // Критика первой четверти XIX в. М., 2002. С. 6.
[53] Майофис М. Л. Карамзинизм в политике и литературе: случай Д. Н. Блудова // Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. Вып. 7. М., 2001. С. 309.

Стр.: [1], [2], [3], [4], [5], [6], 7, [8]

• Наши публикации

• Содержание бюллетеня