Бюллетень. Номер девятый. Наши публикации

А.М. Камчатнов. А. С. Шишков как предтеча русской философии языка. Страница 6.

Стр.: [1], [2], [3], [4], [5], 6, [7], [8]

Коль скоро славянизмы и русизмы суть «ветви» одного дерева, то из этого следует, что славянизмы вообще нельзя считать заимствованиями, отказ от их употребления в литературном языке на том основании, что их нет в разговорной речи, неправомерен и ведет к стилистическому обеднению книжного языка. По словам Шишкова, «языкъ у насъ славенскій и рускій одинъ и тотъ же. Онъ различается только (большѣ нежели всякой другой языкъ) на высокой и простой. Высокимъ написаны священныя книги, простымъ мы говоримъ между собою и пишемъ свѣтскія сочиненія, комедіи, романы, и проч. Но сіе различіе такъ велико, что слова, имѣющія одно и тоже значеніе, приличны въ одномъ и неприличны въ другомъ случаѣ: воззрѣть очами и взглянуть глазами суть два выраженія, не смотря на одинакое значеніе словъ, весьма между собою различныя. Когда поютъ: се женихъ грядетъ во полунощи, я вижу Христа; но когда тожъ самое скажутъ: вонъ женихъ идетъ въ полночь, то я отнюдь не вижу тутъ Христа, а просто какова нибудь жениха. Сколько смѣшно въ простыхъ разговорахъ говорить высокимъ славенскимъ слогомъ, столько же странно и дико употреблять простой языкъ въ священномъ писании. Не всякъ ли бы поневолѣ разсмѣялся, естьли бы въ Псалтырѣ вмѣсто: рече безуменъ въ сердцѣ своемъ нѣсть Богъ, стали читать: дуракъ говоритъ нѣтъ Бога? Между тѣмъ смыслъ въ сихъ двухъ выраженiяхъ есть одинъ и тотъ же» [43].
Из этих слов вытекает еще один важный вывод, о чем неоднократно будет говорить впоследствии А. Ф. Лосев, а именно то, что понимание вещи не ограничивается чистой семантикой, но включает в себя и стилистический аспект.
Ср. еще: «Сколько книжной или ученой языкъ страненъ въ разговорахъ общежитiя, столько языкъ разговоровъ страненъ въ высокихъ сочиненiяхъ, и недостаточенъ для книгъ, выключая тѣхъ, которыя требуютъ простаго слога. Весьма бы смѣшно было въ похвальномъ словѣ какому нибудь Полководцу, вмѣсто Герой! вселенная тебѣ дивится, сказать: Ваше Превосходительство, вселенная вамъ удивляется»[44] .
Можно спорить о том, были ли в X веке южно- и восточнославянские диалекты общеславянского языка уже разными языками, но нельзя спорить о том, что славянизмы играют в русском языке особую стилистическую роль. Изгнание славенских слов неизбежно ведет к оскудению литературного языка: «Можетъ ли рѣка быть многоводна отъ загражденiя всѣхъ ея источниковъ?»; «Нѣтъ! не сближенiе съ Славенскимъ языкомъ, но удаленiе отъ онаго ведетъ насъ къ истинному упадку ума и словесности»[45] .
Уравнение всех жанров литературы на основе разговорного языка представляется Шишкову таким же нелепым и опасным, как эгалитаризм идеологов Французской революции: «И такъ желанiе нѣкоторыхъ новыхъ писателей сравнить книжный языкъ съ разговорнымъ, то есть сдѣлать его одинакимъ для всякаго рода писанiй, не похоже ли на желанiе тѣхъ новыхъ мудрецовъ, которые помышляли всѣ состоянiя людей сдѣлать равными?»[46] Нельзя, таким образом, не видеть, что Шишков выступал за стилистически богатый и разнообразный литературный язык, тогда как Карамзин – за изящный, но стилистически однообразный литературный язык, приспособленный для немногих.
Новизна взглядов Шишкова станет еще более рельефной, если вспомнить, что конец XVIII ― начало XIX века было временем повальной галломании: образованный слой русских книг не читал, читал французские, по-русски не говорил, говорил по-французски. Есть множество свидетельств современников о языковой культуре этой эпохи; так, например, Ф. Ф. Вигель писал, что французский язык, «коим преимущественно и почти исключительно говорили тогда высшие сословия, был вывескою совершенства воспитания», что «знание языков было тогда не безделица: оно вело к повышению», что «французский язык был исключительный орган хорошего тона, без которого и поныне он у нас не существует», что, наконец, исключая нескольких человек, «едва ли кто знал из моих товарищей, что есть уже русская словесность» [47].
И вот в этой среде Шишков начинает проповедовать народность как основу культуры, говорить о связи языка с духом народа, о вреде космополитической цивилизации, уничтожающей самобытную национальную культуру. После распада классицистского синтеза с его просветительским рационалистическим универсализмом Шишков ищет новых ― органических основ государственного имперского бытия и находит их в категории народности, просвещенной светом Христовой веры. Однако было бы большой ошибкой видеть в Шишкове предтечу и тем более родоначальника славянофильства, ибо он никогда не говорил о каком-то особом историческом пути России. Напротив, народность не противопоставлялась «человеческому или просвещенному, но была их необходимым и важнейшим компонентом»; «отказ от национальной древности исключал нацию из числа просвещенных народов: только дикари не имели истории и освященного преданием прошлого. Пантеон европейских народов был пантеоном народов исторических» [48]. Подлинный европеец не тот, кто подражает всему европейскому, а тот, кто живет и творит в духе своей народности. Народность сохраняли вера, язык и создания поэтического гения народа ― песни, сказки, былины, поэтому литературный язык, если он хочет быть языком всего народа, обязан сохранять преемственную связь со славянской древностью. Таким образом, не «новатор» Карамзин, а «архаист» Шишков выражал новейшие европейские идеи о языке как орудии духовной культуры.

---

[43] Шишков А. С. Записки, мнения и переписка. С. 215-216.
[44] Шишков А. С. Рассуждение о старом и новом слоге. Прибавление. С. 120 второй пагинации.
[45] Шишков А. С. Рассуждение о Красноречии Священного Писания. С. 69, 70.
[46] Там же. С. 68.
[47] Вигель Ф. Ф. Записки. М., 2000. С. 24, 35, 66.
[48] Живов В. М. Язык и культура в России XVIII века. М., 1996. С. 449.

Стр.: [1], [2], [3], [4], [5], 6, [7], [8]

• Наши публикации

• Содержание бюллетеня